Вячеслав Бутусов на берегу безымянной реки

К 30-летию ПАО «Газпром» уральские газовики получили необычный подарок — в Екатеринбурге выступил Вячеслав Бутусов со своим новым коллективом «Орден Славы». На концерте звучали только проверенные временем хиты легендарной группы «Наутилус Помпилиус», включая «Гудбай, Америка!», «Взгляд с экрана», «Скованные одной цепью». На этих песнях выросло не одно поколение, они давно стали частью нашего культурного кода, но по-прежнему не покидают эфиры популярных радиостанций. Интервью культовый музыкант дает редко, и нам повезло, что он любезно согласился ответить на наши вопросы.

Имидж — ничто

— Вячеслав Геннадьевич, у вас на сцене всегда был образ такого замкнутого, брутального человека. Но как-то в словаре я прочитал, что «бутусом» раньше называли необщительного, хмурого мужчину, глядящего исподлобья, и понял, что это не имидж, а просто натура такая…

— Доля истины в этом, безусловно, есть (улыбается). Я всегда был рефлексирующим человеком, в чем-то собой недовольным. А известность и сопутствующие ей вещи лишь усугубляли ситуацию. Так что подобный имидж сложился во многом от моей скованности. Для меня концерт — всегда преодоление. Выходя на аудиторию, я довольно тяжело выдерживаю этот эмоциональный натиск. Зато мой папа, чью фамилию я ношу, по натуре был совершенно другим — коммуникабельным, открытым, что называется, душа компании. Так что такое происхождение фамилии соответствует действительности, скорее, конкретно в моем случае.

— При этом в своих ранних интервью вы подчеркивали, что всегда старались преодолеть эту природную замкнутость. И мне кажется, эта внутренняя работа не прошла даром, поскольку сегодня мы видим светлого, самоироничного человека, не относящегося к себе словно к памятнику.

— Конечно, мы меняемся с годами, хотя какие-то базовые черты характера сохраняются за нами всю жизнь. И склонности остаются. Однако уверен, что человек способен совершать в себе духовные подвиги и выстраивать себя соответствующим образом, как святые отцы нам демонстрируют. Если осознаешь свой набор определенных качеств — положительных и отрицательных, то понимаешь, что никуда от них не денешься. Просто, как бы пафосно не звучало, необходимо трудиться над собой, привлекать извне дополнительные душевные силы. В конце концов, поиск духовных источников придает человеческой жизни дополнительный смысл. Тут главное не бояться. Все исправимо, а Господь поможет.

— Через год нашему предприятию исполнится 60 лет, а вы не так давно сами справили подобный юбилей. Что для вас означает эта дата? Когда начинали творческий путь, хотя бы на секундочку могли предположить, что будете выходить на сцену в шестьдесят, ведь в 1980-е все считали, что рок-н-ролл — дело исключительно молодых?

— Цифры, конечно, — условность, но они впечатляют и обязывают. Рубежи тоже открывают новые возможности. И я счастлив, что дожил до этого возраста. Сравниваю себя с 30-летним и понимаю, что сегодня чувствую себя намного лучше — и физически, и по общему настроению. То есть более полноценным человеком, чем тридцать лет назад. На днях мы с мамой вспоминали, как папа, Царствие ему Небесное, в начале 1980-х по-отечески предостерегал меня от разных отчаянных шагов. Ведь молодому человеку трудно рационально рассуждать. Он существует, в первую очередь, на чувственном уровне. Кровь кипит, ветер дует, поэтому даже в мыслях не было, что там дальше. Не то, что на 40 лет вперед никто не смотрел — даже на десять не заглядывали.

Завещание дедушки

— А папа, как думаете, рассчитывал, что вы, грубо говоря, перебеситесь и через какое-то время забросите этот рок-н-ролл? Ведь для него ваш уход из архитектуры стал неприятным сюрпризом.

— Он воспринял его как катастрофу. Тем более, что в нашей семье серьезно относились к завещанию дедушки, который предрек, что папа станет инженером, а его сын — архитектором. И я долго двигался в этом направлении: с четвертого класса — художественная школа имени Сурикова, потом архитектурный институт. И внезапно все бросаю и ухожу непонятно куда. Для папы это стало полной неожиданностью.

Теперь-то осознаю, насколько разрушил стратегические семейные планы. Но мысленно я старался всегда оставаться на отеческой стороне, потому что доверял ему и очень уважал. Со временем мы часто убеждаемся, что слова, которые нам говорят родители и которые мы игнорируем или просто не замечаем, все равно потом произрастают. И оказываются верными.

— Следуя плану дедушки, вы все-таки окончили архитектурный институт и по распределению в качестве инженера-проектировщика попали в архитектурное бюро…

— И три года проработал в проектном институте УралГипроТранс, который по сей день располагается на улице Свердлова. Дослужился, страшно сказать, до старшего архитектора. Институт огромный, но архитектурный отдел был небольшой. Мы в основном отвечали за интерьеры и внешний вид станций Свердловского метрополитена. Делали макеты, проектировали, красили. Тогда это было в новинку. Очень интересная работа.

— А где-то ваши наработки воплотились в жизнь?

— Успел поучаствовать на том этапе, когда началось строительство станции «Проспект Космонавтов». Мы видели, как там происходил процесс отделки. Я трудился под руководством Спартака Зиганшина, который был главным архитектором в нашей бригаде. Это старший брат моего однокурсника Ильдара Зиганшина, ставшего потом известным дизайнером и фотохудожником. Именно он оформлял альбомы почти всех групп Свердловского рок-клуба: «Наутилуса», «Агаты Кристи», «Чайфа», «Насти», «Апрельского марша».

Дважды в одну реку

— Вы хоть и родились в Красноярском крае, но для большинства прочно связаны с Екатеринбургом и, сами того не ведая, стали одним из его символов. А что для вас сегодняшний город? Где бываете, когда приезжаете к маме, с кем встречаетесь?

— Здесь очень важные места с общеисторической точки зрения. Например, монастырь на Ганиной яме и Храм-на-Крови. А еще очень дружу с Крестовоздвиженским монастырем и, в частности, с отцом Матвеем. Мы знакомы с институтских времен. Он тогда подвизался на почве оформительства и художничества, а потом стал монашествовать.

Кроме того, конечно, есть памятные места, связанные со студенчеством и моим первым местом жительства. Я ведь переезжал в Екатеринбург дважды. Сначала оказался здесь, когда перешел в 8-й класс. Мы жили в районе нынешнего Южного автовокзала на улице Щорса. И я застал времена, когда «нижнее Щорса» и «верхнее Щорса» друг друга гоняли, так что разборки двор на двор почувствовал на себе. Потом мы ненадолго перебрались в Сургут, где я закончил школу, и в Свердловск вернулся уже поступать в архитектурный.

— Пару лет назад вы выпустили песню «Город», посвященную Санкт-Петербургу, где сейчас живете. А нет желания создать песню-посвящение Екатеринбургу, которому в этом году исполняется 300 лет?

— Поскольку именно здесь я написал песню «На берегу безымянной реки», то на концертах всегда посвящаю ее Екатеринбургу. В конце концов, моя юность прошла на берегах Исети (улыбается).

Сережу Бодрова было невозможно не любить

— В прошлом году исполнилось 25 лет фильму «Брат», в ткань которого плотно вплетена ваша музыка, а вы сами появляетесь в кадре. Когда шли съемки, хоть что-то намекало, что картина станет культовой?

— Тогда речь об этом, конечно, не шла, хотя Леша Балабанов (режиссер фильма — Авт.), надо сказать, излучал определенную уверенность. Он так серьезно относился к тому, что делает, что чувствовалось: рано или поздно обязательно снимет что-нибудь культовое. Его отличало творческое положительное упрямство, когда человек не просто доводит дело до конца, но умудряется вложить в него все, что в нем самом есть. И душу, и сердце, и идеи, и физические возможности.

— Вы ведь дружили с Балабановым, который для Екатеринбурга тоже является знаковой фигурой. Это правда, что он вам даже творческие советы давал?

— Обязательно. Леша из интеллигентной семьи и сам по первому образованию переводчик. Он глубоко интересовался музыкой и литературой и неизбежно всех нас просвещал. У него в квартире собиралась свердловская богема: художники, поэты, музыканты. Как-то Алексей вернулся из Англии со стажировки и привез оттуда кипу пластинок, каких ни у кого не было. Мы приходили к нему послушать, а поскольку английского толком никто не знал, он нам переводил. Кроме того, Леша часто становился первым слушателем и даже редактором моих песен. Например, «Я хочу быть с тобой» и «Шар цвета хаки».

Он ведь, как известно, не только режиссировал, но и сценарии сам писал. Поэтому все его фильмы выглядят абсолютно цельными и продуманными. Уже на стадии сценария на полях в общих тетрадях делал ремарки, касающиеся музыки, которая должна в данный момент звучать в кадре. Все было разложено по полочкам. И когда показал сценарий «Брата», песни там уже стояли в нужных местах.

Вообще-то Алексей предпочитал готовую музыку, но в «Жмурках» я предложил написать ее специально для фильма. И в результате записывали музыкальное сопровождение на «Мосфильме» уже синхронно с отснятым материалом.

— А еще на съемках «Брата» вы познакомились с Сергеем Бодровым. Каким он вам запомнился?

— Сережа был замечательным, очень душевным и обаятельным человеком, которого обожала вся съемочная группа. Вот есть люди, которых трудно любить, а есть, которых любить легко! Ты его видишь, пообщался один раз — все, ты его уже любишь, ему не надо делать для этого усилий. Мы как-то сразу к друг другу с доверием отнеслись. Совпали на внутреннем уровне. Плюс нас объединила общая тема — история архитектуры. Сережа ведь закончил искусствоведческое отделение истфака МГУ, писал диссертацию по живописи венецианского Возрождения. Нам было за что зацепиться. Нельзя сказать, что мы часто виделись, но при этом я все время чувствовал, что он близок мне по духу. Связь между нами была довольно прочная. Так или иначе она потом проявлялась в разных ипостасях.

Репертуар «Наутилуса» — это как литургия в церкви

— Несмотря на то, что «Наутилус» прекратил свое существование в 1997 году, вы регулярно обращаетесь к его наследию. Чем руководствуетесь при выборе номеров из столь обширного репертуара?

— Да можно сказать, что работа с наследием группы не прекращалась. Первые попытки противостоять давлению популярности наступили, когда мы начали исключать из репертуара песни типа «Гудбай, Америка!». Хотелось выглядеть пожестче, брутальнее что ли. Однако эти попытки совершено не удались. И с течением времени я понял, что сколько не пытаюсь выстраивать программу, ориентируясь на личные ощущения и свое представление о рок-музыке, она не выдерживает испытание. Потому что зритель в зале хочет услышать то, что он любит. А получать сюрпризы в виде новых песен — это тяжелый труд для публики (улыбается).

Мы, конечно, не оставляем наши попытки. Появляется новый материал, и мы стараемся его аккуратно вкраплять. Но ненавязчиво. В основном идем навстречу людям. Концертная программа с репертуаром «Наутилуса» — это для меня как литургия в церкви. Своего рода служебная история, и мы эту службу несем.

— А что-то новое открываете для себя в тех песнях?

— Каждый раз выходя на сцену, думаю, ну сколько раз я их исполнял? Однако происходят какие-то события, что вдруг смысл некоторых песен раскрывается иначе. И меня это удивляет и радует одновременно. Время, в которое они писались, как теперь кажется, было более спокойным и менее болезненным. Сегодня же времена тревожные и требуют куда больших душевных затрат.

— На мой взгляд, одна из таких песен «Скованные одной цепью». После ковидных ограничений и повальной цифровизации кажется, что ее посыл намного глубже, чем просто критика советской действительности.

— Конечно, все это заложено в блестящем тексте Ильи Кормильцева, который обобщил и подвел черту в рассуждениях о том, что такое государство. В одном стихотворении Илья описал государственную систему, неважно с каким устройством. Он был остроумным человеком во всех отношениях и умел точно формулировать.

В песне есть определенный модуль, в котором те или иные детали разворачиваются в зависимости от того, где ты в данный момент находишься. В начале 1980-х в нас пылал юношеский максимализм, и многие приметы бытия мы воспринимали исключительно как элементы советской жизни. Воспринимали их болезненно и, соответственно, критиковали. Однако с годами понимаешь, что это абсолютно общечеловеческая история и подобные особенности присутствуют в любом обществе. Хотя и выглядят по-разному — в зависимости от природы людей и менталитета. Именно поэтому эта песня попадает в любую повестку и вполне созвучна сегодняшнему дню.

Многодетная семья — очень правильная вещь

— Вячеслав Геннадьевич — вы многодетный отец и уже дедушка. Есть какая-нибудь разница в воспитании детей и внуков? Можете дать полезный совет, исходя из своего опыта?

— Тут все просто: чем больше у тебя детей, тем большим профессионалом в их воспитании ты становишься. Поэтому многодетная семья — очень правильная вещь (улыбается). Так или иначе, мы пытаемся воспитывать детей, основываясь на собственном опыте. Но желательно, чтобы совпали ваше желание дать ребенку что-то полезное и его внимание. У всех, конечно, своя школа, но для себя я понял, что с детьми необходимо общаться на их языке. Не стоит этого стесняться. Это своего рода терапевтическая профилактика, потому что чувствуешь облегчение. Мы воспитываем детей, а они — нас. Это такой взаимнообогащающий процесс.

— А что значит на одном языке? Осваивать современный сленг что ли?

— Сленг — вещь надуманная. Он как прилип к ребенку, так и отлипнет потом, словно коровья лепешка. Тут речь о том, чтобы находиться с ребенком на одной волне. И это, кстати, легче происходит с внуками. С детьми мы испытываем гиперответственность. И порой до такой степени ее ощущаем, что она нас придавливает. Мы не можем себе позволить говорить с ребенком, как с равным. Как-то начал анализировать собственные отношения с бабушками-дедушками и понял, что они были абсолютно другими нежели с родителями. Ведь бабушки и дедушки общаются с внуками практически на равных. Там наступает какой-то момент равновесия. Тем более у них мы в основном оказывались во время каникул, а это же сплошные приключения. Вот и с внучкой у меня совершенно другой опыт. Я просто чувствую себя ее другом. И это удивительно.

Алексей ЗАЙЦЕВ

Фото Кирилла ДЕДЮХИНА